Дон Пабло, Дон Педро и маленькая Вера

[Katzenelenbogen]

1.
Дул ветер со Сьерра Невады, и так как день был субботний, то все казалось красивым и немножко таинственным.
Вера шла мимо затихшей школы и думала, как это так получается, что весь год любишь свою школу (особенно после летних каникул и до Нового года), а вот сейчас и порога бы ее не переступила, хоть бы там шоколад даром раздавали. Или если б в седьмой класс явилась парикмахерша и стала бы даром завивать девчонок. Или если бы в классе сдвинули столы и начали играть в пинг-понг. Тут Вера засмеялась очень тихо, но внятно: она презирала пинг-понг. И теннис тоже. Что это за мячи! Бьешь, словно по яблоку. Один прок, что во время каникул Стас подбирает мячи на корте, получает за это свою сотню и не шумит, не дразнится дома, на дворе.
«Была бы я мужчиной, ни за что б не согласилась мячи подбирать», — подумала Вера и опять засмеялась. В мыслях своих она никогда не говорила «была б я мальчиком», а всегда — «мужчиной», хотя прекрасно знала, что мужчина начинается только со старшиах классов школы, а ей по возрасту и в седьмом-то еле-еле.Соседский Саша — мужчина, потому что на будущий год кончает школу. А вот его приятель Колюня — даже господин, хоть учиться только в девятом.
Брата или очень хорошего знакомого называют мужчиной, а чужого — господином, — давно уже разложила по полочкам Вера. — Мужчины и господа гуляют с девушками. Правда, девушка — гораздо неопредленнее, и вообще это что-то странное. Мужчина и господин начинаются в старших классах школы и никогда не кончаются. А девушка? Вон та старая тетка в табачном ларьке на площади ведь тоже девушка; а когда в метро подходит нищий и Вра дает ему пятачок — разве не говорит он ей, Вере: «Дай вам Бог здоровья, милая девушка»? Ей, которой еще двенадцати нет!
Тут Вера быстро зашагала вперед — нет, даже не зашагала, а рванулась так стремительно, будто ее подхватил тот самый пиренейский ветер, — он наверняка раздул бы сейчас полы ее осеннего пальто, если б только она с прошлого гола не выросла из него так, что оно стало тесным, как старинный дамский корсаж. Через пять минут Вера уже не шла, а просто бежала, словно ее вызвали в кабинет к директору. Она бежала прямо туда, где каменная ограда брошенного склада выходит острым углом на соседнюю улицу; добежала — и вдруг ноги будто свинцом налились, ни шагу больше не сделать. Вот здесь это произошло. Неделю тому назад. Как раз в первую субботу каникул. Вот здесь. Вера плотно прижалась к ограде, руки ее безвольно повисли, взор погас, в глазах все стояло безобразное зеленое пятно, окаймленное белой полоской. Любому прохожему стало бы ясно: девчонка боится идти домой. Набедокурила, а там уже знают, и папенька приготовил громы и молнии, а то и ремень. Так подумал бы любой, кто прошел бы сейчас мимо, — если б только вообще заметил у стены девчонку с вытаращенными глазами. Некрасивость её усугублялась нескладным пальтишком с оттопыренными карманами и тем, что лицо затеняла шляпка, давно выцветшая и помятая, из-под которой во все стороны непокорною пряжею торчали прядки светлых волос. Вера стояла так несколько секунд, и сердце ее до того колотилось и замирало от страха, что ей казалось, будто оно поднялось куда-то под самый язык. Потом словно чья-то неумолимая рука отдернула безобразную зеленую завесу. Вера опять засмеялась, теперь уже совсем громко. Господи, какой бываешь дурой! Ведь та девченка в зеленом платье наверняка уж уехала! Та девчонка никак не могла быть здешней — здешние не носят таких платьев, даже если выходят натакую улицу, где кончаются дома!
Вера с облегчением перевела дух, хоть все еще чувствовала какую-то принужденность: несмотря на облегчение, она знала, что никогда уже мысли ее не потекут так вольно, как это было до той встречи с девченкой в зеленом платье. Одно только слово, один взгляд, одна усмешка! Но никто никогда так не оскорблял Веру, как эта заезжая. Ни школьная подружка Кристинка, хотя та при всех отчитала ее за дырку в чулке, ни соседский Стас, хотя тот в позапрошлом году влепил ей такую пощечину, что в голове звон пошел. Даже учительница литературы не обидела ее так, когда в прошлом году пригрозила ей снизить отметку по поведению — а за что? За то, что засмеялась.
Вот три самые мрачные минуты в ее жизни, но все они были не страшнее осиного жала, даже оплеуха, так звонко хлопнувшая по щеке. Когда ужалит оса, это ужасно больно, но длится недолго. Поболело, почесалось и прошло. Если б не зеленое платье, Вера и не вспомнила бы сегодня об этом. Но то, что сказала ей чужачка, было как укус змеи. Стоит вспомнить — и в глазах темнеет, и не видно дороги, так что нужно немножко постоять. Собственно, Вера все время думает о том, что сказала чужая девчонка... Главное, никогда не знаешь: вдруг что-нибудь опять испугает тебя до обморока...
«Обморок»! Вот еще красивое слово! — будто наткнулась на него Вера. Вообще как странно: все слова, начинающиеся на «о», такие значительные и всегда наводт тебя на мысль о таких интересных вещах... Отелло, Ориноко, охранять, оборонять, огромное — и прежде всего область!
«Область»! Насколько это слово красивее, чем, скажем, «уголок» или даже чем более возвышенное «приют». Могла ли бы Вера сохранить уважение к себе, если б сказала сейчас: «Я пошла к себе в уголок» (как первоклашка) или: «Я пошла в свой приют» (будто в тайный кабинет)? А вот: «Я иду в свою область», верней, «мы идем в свою область» — звучит уже совсем иначе! И в самом деле, это слово оказалось достаточно могущественным, чтобы отогнать воспоминание о змеином укусе и чтоб глаза Веры опять ясно различили дорогу, идущую вдоль задней стены большого сада и кое-где уже усыпанную листьями.